Мамочка из 21-го бокса - Мария Хаустова

На потолке что-то зашелестело и по белым обоям пробежало несколько теней. В коридоре послышался звон колоколов, а из музыкального зала донесся резкий рык. Где-то на чердаке громко раскрылись старые оконные рамы, и ветер ворвался в здание. Из музыкалки выбежала в белом платке Нюрка и закричала, что было сил: «Уходите из здания! Уходите! Детей выводите!» «А ты?» – вопросительно посмотрела на неё Николаевна. «А я справлюсь!» – успокаивала она нас. «Может, я останусь?!» – сквозь гуляющий ветер пытался докричаться до бабки Женя. «Ты и подавно уходи. Не любит он мужиков. Ох, не любит!» – услышал он в ответ.

«Ш-ш-ш», – послышалось у меня под ногой и будто схватило за щиколотку. «Ай!» – одёрнула я скорее её, и побежала за всеми на первый этаж. «Показалось!» – успокаивала себя я.

«Чего детей-то будить? – осматривая спальню, спрашивала Владлена Юрьевна. – Гляньте, как спят!» «Знаете, Нюрка понапрасну говорить не будет, эта бабка прожженная, – уверяла всех я. – Давайте-ка по добру – по здорову выведем их. Не ровён час, случиться что-то…

На втором этаже задребезжали стекла в дряхлых рамах, и раздался злобный рык. «Вот не надо было его тревожить! – ругалась Владлена. – Не надо было!» «Да конечно! Житья от него нет никакого! Всех баб перещупал! Кто знает, что у него на уме!? Да и вообще – кто это!»

Женька подошёл к выключателю и хотел нажать на кнопку, как отпрыгнул. «Заповедь седьмая» – надпись, созданная чьим-то витиеватым почерком, выжигалась чрез обои. За несколько секунд она появилась над всеми окнами спальни, в правом углу комнаты и на прикроватных тумбочках ребятишек. Красные чернила не успевали подсыхать и, казалось, что слова кровоточили. «Мамочка! – вскрикнула Любка, увидев их. – Девочки, что это?» Объяснять, что здесь творится, было некогда, хотя я и сама-то не особо понимала. Смогла только скомандовать: «Собираемся!»

Малышей подняли и объяснили, что нужно срочно улетать на Луну. В космос захотели все, поэтому оделись быстро. Женька светил фонариком от телефона в проход, и все шли по направлению слабого луча. Свет-то куда-то делся. Маленький Серёжка сидел у меня на руках и, ковыряя заспанные глаза, спрашивал: «А мы куда?» «Сиди, Серёженька, сиди… Сейчас играть будем!» – успокаивала его я. Он был меньшим из всех четырёх групп, и к нему я привязалась больше всего.

На стенах узенького коридора появлялись красные слова и уводили к выходу. Я бежала, держа Серёжку на руках и трясясь от страха. Ненавижу всё непонятное – вроде, и нет ничего, и не верю в эту чушь, а, вроде, и вот – надписи, ветер, звуки.

Детская площадка около здания была затуманена и будто в дыму. Мы сели под большой навес, сколоченный для прогулок в дождливый день, и уставились на зелёное здание. Окна музыкального зала выходили как раз на нас, что заставляло опасаться ещё больше. Какая-то чёрная тень мелькнула за стеклом и прошла из стороны в сторону. «Нюрка, наверно», – проронила Николаевна. «Наверно», – прошептала я и отвела взгляд в сторону. «Там же света-то не было.» – послышался голос Натальи Михайловны. «Не было.» – ответила ей Анка. «А что за блики тогда там мерцают?» – продолжала та.

В трёх окнах виднелись большие пламенные языки. «Горит?» – крикнула Любка и рванулась было туда бежать. «Стой! – схватил её за подол Женька. – Чего горит? Нюрка, знаешь, с собой сколько всего туда набрала! Бог ведает, что она там творит!»

«Женька, Интернет есть?» – поинтересовалась у нового знакомого Наталья Михайловна, заметив у него в руках большой айфон. «Конечно! А Вам зачем?» – буркнул он. Воспитательница указала на ребятишек и сказала: «Мне-то ни к чему, а вот мелких развлечь надо. Дай хоть сказку какую им прочтём!»

В середине музыкального зала стоял стол, на котором Нюрка трясущимися руками пыталась зажечь третью свечу. Её сморщенные пальцы чиркали спичку о коробок и подносили оранжевое пламя к фитилю. Как только огонёк перепрыгивал на него, то мгновенно синел и пропадал. Бабка что-то бубнила себе под нос и не переставала пытаться зажечь свечу. «В тихой комнате ночной только я и ты… Здесь при лунной тишине мы зажгли…» – шептала она вслух какую-то несуразицу.

Тяжёлые голубые занавески ходили ходуном, и казалось, что где-то открыто окно. Старые ссохшиеся рамы уже давно прохудились, и каждое стекло дрожало от любой вибрации. По дороге, проходящей мимо детского дома, то и дело проезжали машины, заставляя здание дребезжать.

Нюрка наклонилась над двумя свечами и, чуть не касаясь носом огня, произнесла: «Обидел кто?» Окно, находящееся за бабкиной спиной, распахнулось, и оттуда в помещение ворвался клубок холодного воздуха. Нюрка повернула голову в ту сторону и увидела беспросветное небо. Она оглянулась на треск, исходящий от стола. Красный витиеватый почерк выписывал привычные слова «Заповедь седьмая».

Бабка прочитала надпись ещё раз и провела старыми пальцами по выжженным буквам. «Женщина?» – переспросила она у кого-то. Под её локтём, упрямо лежащем на том же столе, что-то зашипело и задымилось – она одёрнула руку и увидела чёрное слово «Элиза».

«Эй, Маринка, из-под навеса не вылезай!» – ругалась Наталья Михайловна на белокурую девчонку, которая того и гляди, убежит обратно в дом. «Ну что там? Сказку-то какую нашли?» – спрашивала она у Любы. Женька почесал за ухом и изрёк: «Сказку – нет, а вот присказку…» «О чём ты это?» – посмотрела на него Николаевна. «А вот – сама почитай!» – он протянул ей светящийся экран. «Заповедь седьмая. Не прелюбодействуй», – прочитала Анка. «А ты дальше листни!» – убеждал её Женя. Та провела пальчиком по дисплею и продолжила вслух: «Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. (Матф. 5:27,28).

Для того, чтобы правильно понимать эти слова Иисуса Христа, нужно знать, что у древних евреев седьмая из десяти заповедей, полученных Моисеем от Бога на горе Синай, гласит: «Не прелюбодействуй» (Исх.20:14). Эта заповедь, стоя на страже супружеской верности, запрещала мужу или жене иметь сексуальные связи с другими женатыми людьми и защищала чистоту брака, рекомендуя постоянство в брачных отношениях, и предписывала не допускать супружеской измены ни в коем случае. Тому человеку, который нарушал эту заповедь, по Ветхозаветному закону грозила смертная казнь. «Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, – да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. (Лев.20:10)».

– Не. Не это. Дальше читай, – перебил её он снова.

– Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники… Царства Божия не наследуют. (1Кор. 6:9-10). Мерзки здесь как дела, так и мысли, хотя путь к прощению им не закрыт, – повиновалась ему Анка.

– Царства Божия не наследуют? – переспросила Люба, вставая со скамейки и заглядывая в телефон. «Нет!» – сказал Женька.

– Как нет? – всполошилась Николаевна. – Как нет! Тут же написано: путь к прощению не закрыт!

Я сидела сзади них и укачивала Серёжку на руках. Перед моими глазами всплывала картина из лесного посёлка, которую так ярко рисовала баба Нюра: когда Федька загулял с Ийкой, свершив тем самым тот же страшный грех прелюбодеяния, в их доме завёлся нечистый. Пока каждый из этой троицы не ответил за свой проступок, тот продолжал жить в доме, разрушая Нюрки – ну психику изнутри. Тайна «заповеди» ей не открывалась почти двадцать лет. Она говорит, что в силу не могла никак войти… Но почему же тогда «заповедь седьмая» появлялась на всех видимых и не видимых местах с самого начала?.. Хм.